Борьба за внимание

*Дисклеймер: в тексте упоминается компания Meta (Facebook, Instagram и другие продукты), которая признана в России экстремистской организацией.

Недавно в метро я оказался в знакомой всем неловкой ситуации: я стоял позади попутчицы и смотрел, что она делает в телефоне. Вагон был набит битком, час пик, тусклый холодный свет старых нью-йоркских поездов едва освещал лица пассажиров. Яркий экран привлекал мой взгляд, и я наблюдал, как она листает бесконечную ленту видео, которые люди наснимали у себя дома. Она смотрела каждое на протяжении четырех-пяти секунд, после чего переходила к следующему. Переключалась на мессенджер и, ничего не отвечая, возвращалась обратно. Люди на экране, в тщательно подобранных нарядах, кривлялись, словно мимы, отчаянно пытаясь получить то, чего она не могла им дать — ее внимание. Я был подавлен: ведь по обе стороны экрана я видел те же симптомы, что и у себя.

На протяжении десятилетий мы слышим всё новые и новые причины, почему наша способность удерживать внимание пугающе ослабевает. Технологии — жужжащие, мигающие устройства в карманах — преследуют нас. Темп современной жизни, всё более быстрый и раздробленный, не способствует концентрации. Эту проблему можно было игнорировать бесконечно долго, но беспокойство по поводу снижения внимания возникло еще в сороковых годах прошлого века, когда телевидение стало объектом критики за то, что оно отвлекает и поглощает наше время. С тех пор появилось множество новых технологий, некоторые из которых действительно полезны и функциональны.

Однако в последнее время эта тревога значительно усилилась. В прошлом году Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) сообщила о значительном снижении успеваемости по чтению, математике и естественным наукам среди 15-летних школьников по всему миру за последнее десятилетие. Треть из них назвала цифровые отвлечения основной причиной. Клинические проявления проблем с вниманием также растут. Недавнее исследование данных компании Epic, занимающейся разработкой медицинского программного обеспечения, показало, что с 2010 по 2022 год число диагнозов СДВГ увеличилось в три раза, причем наибольший рост наблюдался среди детей младшего школьного возраста. Студентам колледжей становится всё труднее читать книги, что подтверждают их преподаватели, многие из которых признаются, что сталкиваются с той же проблемой. Темп фильмов ускорился, кадры стали короче, а средняя длина популярных песен сократилась более чем на минуту с 1990 по 2020 год. В 2004 году психолог Глория Марк провела исследование, которое показало, что участники удерживали свое внимание на одном экране в среднем две с половиной минуты. В наши дни, отмечает она, этот показатель сократился до 47 секунд.

«Внимание как категория не столь важно для молодых людей», — поделился со мной недавно Джейк Маллен, писатель и учитель средней школы в Нью-Хейвене. «Сложно доказать, как внимание влияет на результат, и что фокус на одной задаче, а не распыление на множество, облегчает выполнение сложных заданий, — отметил он. — Но это тот подход к преподаванию, которого я придерживаюсь». Он считает, что в этом нет вины студентов: многозадачность и ее более благозвучный аналог «управление временем» стали целью в образовании. В качестве примера он приводит недавнее сокращение продолжительности теста SAT на сорок пять минут (экзамен, который американские учащиеся сдают на последнем году обучения в школе для того, чтобы поступить в высшие учебные заведения — прим. Newoчём), а также уменьшение объема заданий на понимание прочитанного до двух-трех предложений. По словам некоторых профессоров Лиги плюща, им рекомендуют менять ход занятия каждые десять минут, чтобы удерживать внимание студентов. То, что на первый взгляд кажется кризисом внимания, может быть на самом деле переосмыслением его ценности. Нам необходимо срочно определить, куда и зачем мы стремимся.

«В конечном счете, всё сводится к рекламе и ее ключевому вопросу: как привлечь внимание», — отметила Джоанн Леонг, руководитель агентства Dentsu, когда мы беседовали в конференц-зале на тринадцатом этаже ее офиса в Мидтауне. Мы обсуждали новый рынок внимания под мерцание слайдов на стене, в то время как за окном раздавались обрывки разговоров из коридора. На протяжении десятилетий отношения между рекламой и аудиторией оставались туманными: не было четкого понимания, что такое внимание и как его измерить. «Сегодня ситуация изменилась, — продолжает Леонг, — появились более совершенные технологии для выполнения этой задачи».

Dentsu, одно из ведущих мировых рекламных агентств, сотрудничает с такими международными корпорациями, как Heineken, Hilton, Heinz, Microsoft, Subway и многими другими. В 2019 году компания внедрила цифровые технологии для сбора данных, позволяющих не только отслеживать количество людей, увидевших рекламу, но и анализировать их последующее поведение. Эта информация может быть использована для количественной оценки ценности внимания. Еще в 1997 году технологический обозреватель Майкл Голдхабер предсказал мир, в котором внимание станет новой доминирующей валютой, заменив деньги. («Если у вас достаточно внимания, вы можете получить все, что захотите», — сетовал он.) С тех пор реклама практически сравнялась по значимости с торговлей.

«Шесть лет назад главный вопрос звучал так: “Можно ли эффективно измерить внимание?” — вспоминает Леонг. — Теперь же ситуация дошла до абсурда. Некоторые компании используют отслеживание движений глаз, другие занимаются “кодированием лица”, считывая эмоции по микровыражениям. Теперь главный вопрос не в том, как убедить клиентов обратить внимание, а в том, как это сделать наиболее эффективно»

В английском языке основной глагол, связанный со словом «внимание», — это «платить» (to pay attention). В испанском языке это «одолжить» (prestar atención). Швейцарский литературовед Ив Ситтон, автор исследования о цифровой эпохе «Экология внимания», выступает против сведения внимания к экономическим терминам. Он считает, что традиционно внимание считалось ценным, потому что оно способно наделять ценностью другие вещи. «Обращая внимание на что-то, вы делаете это интересным. Оценивая, вы придаете этому ценность», — утверждает он. По его мнению, относиться к вниманию как к простой рыночной валюте — значит существенно недооценивать его истинную природу и значение.

Интерес рекламодателей к вниманию как показателю возрос после публикации книги «Экономика внимания» (2001) Томаса Х. Дэвенпорта и Джона К. Бека, в которой была предложена теория внимания как прелюдии к действию: мы обращаем внимание, чтобы совершить действие (или купить). Однако на этот счет уже давно существуют различные точки зрения. Нейробиолог Карл Фристон предположил, что внимание — это способ расстановки приоритетов и фильтрации сенсорных данных. Симона Вейль, один из наиболее красноречивых философов внимания, также выступала против идеи о том, что внимание можно измерить экономически.

В офисе Dentsu Леонг, в полосатом свитере и с аккуратно собранными волосами, сидит рядом с Селестой Касл, руководителем отдела исследований и измерений. Селеста следит за расчетами, лежащими в основе собственного ответа Dentsu на вопрос о ценности внимания — «эффективной стоимости внимания на тысячу» реакций. Раньше в рекламе использовались показатели, основанные на «возможности увидеть». «Реакция» — это просто показатель того, что объявление было просмотрено, объясняет Леонг. Но последние данные показали, что даже большинство якобы «просматриваемых» объявлений на самом деле не просматриваются. «Сейчас считается, что продолжительность внимания потребителей составляет менее восьми секунд, — говорит Раджа Раджаманнар, директор по маркетингу Mastercard, клиента Dentsu. — Это меньше, чем у золотой рыбки».

В Dentsu, как и в других компаниях, стремятся извлечь максимум из этих крупиц внимания. Некоторые наблюдатели сравнивают этот процесс с гидроразрывом пласта, используемым для добычи остатков ископаемого топлива. На мой вопрос, не приведет ли это к еще большему рассеиванию внимания людей, Касл ответила, что оптимизация позволит рекламе точнее подстраиваться под аудиторию. «С совершенствованием измерения внимания, — заключила она, — некоторые вещи отойдут на второй план, и мы сможем отбросить всё лишнее».

В прошлогоднем сборнике научных эссе «Сцены внимания» редакторы Д. Грэм Бернетт и Джастин Смит-Рую оспаривают распространенное мнение. Они считают, что снижение концентрации внимания не вызвано исключительно технологическим прогрессом. Да, технологии и жизнь ускорились, но считать инновации первопричиной — ошибочно. «Люди создают технологии, но в контексте того, что для кого-то они необходимы или желаемы». Не то чтобы люди после тысячелетий раздумий ни с того ни с сего «придумали» паровой двигатель, прялку и телеграф и привели нас к современной жизни. Скорее наоборот, появились в ответ на изменившиеся приоритеты людей: продуктивность, объективные показатели, новые цели. В этом смысле ускорение темпа жизни — не неизбежность, а идеологический результат.

Бернетт, историк науки из Принстона, автор пяти книг на самые разные темы — от изготовления линз в XVII веке до судебной системы Нью-Йорка. Последние несколько лет он посвятил изучению истории научного исследования внимания. «Именно наука порезала на куски эту туманную, трудноопределимую особенность нашей сознательной и сенсорной жизни, чтобы рынок мог назначать за нее цену», — заявил Бернетт.

Для академика за кафедрой Бернетт выглядел довольно нестандартно. Высокий, с седеющей бородой любителя походов и светло-коричневыми волосами, стянутыми в пучок. На нем было шестнадцать серебряных колец, ногти накрашены бронзовым лаком. Одежда — футболка, свитер с V-образным вырезом, брюки-клеш — исключительно светло-серых оттенков.Он выглядел так, словно только что закончил паять металл на заброшенном чердаке.

Бернетт утверждал, что научные модели внимания тоже были продуктом своего времени. Так называемые «исследования бдительности», в которых внимание рассматривалось как когнитивная бдительность, совпали с ростом монотонной работы на контрольных панелях после Второй мировой войны. Когда солдаты стали получать многочисленные директивы по проводам, наука занялась вопросом многоканального восприятия информации.

Произошел резкий переход к агрессивной рекламе. Компании, ранее использовавшие билборды и печатные объявления для массового охвата, теперь стремятся привлечь внимание потребителей в их личное время. В своей книге «Торговцы вниманием» юрист Тим Ву отмечает, что мы неосознанно разрешили коммерческое использование нашего внимания практически в любом месте и в любое время. В связи с этим неудивительно, что молодые люди стали испытывать трудности с концентрацией. В статье, опубликованной в Times осенью прошлого года, Бернетт и его соавторы утверждают, что школы должны не только требовать от учеников сосредоточенности, но и учить их этому.

Я навестил Бернетта в его квартире в Вашингтон-Хайтс, где он живет со своей девушкой, режиссером Алиссой Лох, и двумя детьми-подростками. Окна гостиной были открыты, и бриз с реки Гудзон развевал серебряные спирали, свисавшие с потолка. На серванте стояло выдутое страусиное яйцо с изящно выгравированным изображением скелета птицы — подарок одного из его студентов.

«Идеальное сочетание техники скримшоу и рентгеновского снимка птицы», — прокомментировал Бернетт из открытой кухни, пока нарезал редис для салата (скримшоу – разновидность резьбы по кости, включающая в себя гравировку с подкраской рисунка – прим. Newочём).

Остальная часть гостиной была художественно оформлена, словно представлена для изучения гостям. Пол был устлан выцветшим ковром дхурри, а обеденный стол был сделан из цельного ствола дерева. В углу располагался своеобразный алтарь из необычных предметов: лука и стрел с перьями из Гайаны, скелета птицы и небольшой стопки старых книг в кожаных переплетах, среди которых первое английское издание L’Oiseau («Птица») — исследование о птицах девятнадцатого века историка Жюля Мишле, и «Канарейки и птицы в клетках» орнитолога Джорджа Холдена. «Лекции, на которых основаны эти главы, были объявлены как прочитанные под „эгидой“ одного из наших птичьих клубов», — гласила книга, — поскольку слово „эгида“ (auspices) происходит от латинского avis, птица, и spicere, смотреть».

Этот отрывок пробудил во мне давно забытые воспоминания о таинственном «Ордене третьей птицы» — якобы тайном международном сообществе художников, писателей, книготорговцев, профессоров и авангардистов, существующее уже несколько веков. Участники ордена собирались в музеях, полчаса пристально смотрели на произведение искусства и исчезали, завершив свой странный подвиг внимания. Название отсылает к древней легенде о трех птицах и картине Зевксиса: первую спугнули, вторая подошла и попыталась съесть нарисованный плод, а третья просто смотрела. Еще тогда я попытался связаться с Орденом, но мои попытки ни к чему не привели. «Это что-то вроде Бойцовского клуба», — объяснил мне кто-то позже с той степенью искренности, которую, как и многое другое в Ордене Третьей Птицы, мне было трудно оценить. Ведь первое правило «Птиц» — не говорить о «Птицах». Может быть, Бернетт знает больше?

Впоследствии Бернетт признался, что он давно состоит в «Птицах». По его словам, работа Ордена была сложнее, чем казалось, некоторые «Птицы», обеспокоенные повсеместной потерей внимания в обществе, стали более открыты к обсуждению своей практики, чем раньше. На протяжении многих лет орден посвящал себя своей главной теме: что такое внимание, как им управлять и на что оно способно. С помощью Бернетта я отправил очередное сообщение в Птичий край, не особо рассчитывая на ответ. Но всё вышло совсем иначе. 

Однажды воскресным утром я получил загадочное сообщение от перформансиста Стиви Кнаусса, с которым мы никогда лично не встречались. «Давайте запланируем встречу в месте, отмеченном на карте», — гласило сообщение. К карте прилагался спутниковый снимок района вокруг 155-й улицы и Бродвея, на котором красной стрелкой было отмечено здание Музея и библиотеки Испанского общества.

Позже, когда я уже ехал в поезде на встречу, Кнаусс отправил мне запрос в «Найти мой iPhone». Я последовал за сигналом через Одюбон-террас, площадь, названную в честь художника и орнитолога XIX века, и вошел в галерею Испанского общества. Моим глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку. В том месте, где, как сообщил мне телефон, находился Кнаусс, спиной ко мне сидела молодая женщина в чёрной футболке и смотрела на картину. Я сел рядом с ней. «Стиви?» — спросил я.

На ней были широкие зелёные брюки Dickies, высокие кожаные ботинки на шнуровке и асимметричные серьги. Она повернулась ко мне, окинула взглядом, а затем снова обратила внимание на картину.

Кнаусс назвала себя эмиссаром «Птиц» и рассказала, как они действуют. «Практика длится двадцать восемь минут — четыре части по семь минут, — объяснила она. — О переходе от одной части к другой сообщает колокольчик».

Кнаусс рассказала мне, что некоторые Птицы никогда не встречались лично. Об акциях они узнавали из электронных писем, отправленных с псевдонимов — об этой она узнала от некоего Wrybill Wrybillius, а имена приглашенных всегда скрывались. Любая Птица могла инициировать акцию; Орден не управлялся из единого центра. Существующие Птицы приглашали новых участников по своему усмотрению, и таким образом Орден постепенно привлекал новых людей в местные отделения, известные как «стайки». Никто точно не знал, сколько Птиц в мире — в одном только Нью-Йорке существовало несколько стаек, в той или иной степени пересекающихся друг с другом, но считалось, что их сотни. Акции происходили в самых разных уголках мира, включая такие далекие места, как Корея, Галапагосские острова и Канзас.

Кнаусс проводила взглядом нескольких прохожих. «Первая семиминутная фаза называется „Встреча“. Что-то вроде входа на вечеринку. Сначала ты осматриваешься». Прибыв на место действия, Птицы блуждают. Объект акции редко, если вообще когда-либо, определяется заранее, но обычно это самая неприглядная работа в поле зрения. («В музее это будет картина рядом с туалетом или на стене напротив „Моны Лизы“», — объяснил мне Бернетт). Работа не объявляется заранее, потому что Птицы должны найти ее, используя внимание. Те, кто не могут, просто следуют за стаей.

Далее следует «Присутствие», которое объявляется первым звонком. «На вечеринке это время, когда вы можете завязать с кем-то разговор», — объясняет Кнаусс. Птицы выстраиваются перед произведением искусства бок о бок в так называемую фалангу. В течение семи минут они молча уделяют работе всё своё внимание.

В этот период не рекомендуется делать три вещи. Первая — это то, что называется studium, то есть анализ на основе изучения. Вторая — интерпретация, а третья — суждение. Если произведение кажется Птицам оскорбительным (или просто плохим), они должны отбросить эту реакцию.

Алисса Лох, партнерша Бернетта, которая тоже является Птицей, сказала мне, что понимает эти запреты как защиту от способов, которыми люди отключают внимание. «Частые вопросы в отношении предметов искусства: для чего они нужны и что с ними делать? Мы, Птицы, чаще всего отказываемся отвечать на эти вопросы — нельзя „разгадать“ произведение, оценивать, победоносно заявлять, что правильно определили его происхождение или что это образец 18 века». Вы просто присутствуете.

Второй звонок возвещает о начале «Отрицания» — фазы, в которой Птицы пытаются выкинуть объект из головы. Некоторые ложатся, другие закрывают глаза. По третьему звонку, через семь минут, группа вновь собирается в фалангу для «Осмысления».

«Хороший способ понять фазу „Осмысления“ — это задать вопрос „Что нужно этой работе?“». В некоторых случаях ответ может быть конкретным — например, переместиться на соседнюю стену — но чаще он абстрактен. Возможно, скульптура хочет, чтобы на нее залезли дети. «Может быть, произведение хочет, чтобы вы услышали его песню», — загадочно заметила Кнаусс. По финальному звонку Птицы расходятся. «Покиньте место акции, найдите тихое место и запишите свой опыт прохождения четырех фаз», — сказала Кнаусс.

Через некоторое время Птицы встречаются, обычно в кафе, для Коллоквиума, в ходе которого по очереди делятся своими впечатлениями, не избегая даже самых незначительных деталей. Некоторые Птицы считают Коллоквиум самым важным этапом; он отличается от их «осознанного» подхода и других индивидуальных этапов. Обсуждение может принести невероятный заряд. «Необычно проводить так много времени в небольшой группе, глядя на одну вещь, и ещё более необычно обсуждать свои впечатления, доходя до сверхтонких вибраций и ассоциаций, которые они вызывают, — поделился Адам Джаспер, доцент кафедры истории архитектуры в Китайском университете Гонконга. — Есть люди, с которыми я участвовал в акциях Птиц больше нескольких раз. Я знаю об их эмоциональном и ментальном устройстве больше, чем имею на это право». Писатель Брэд Фокс описал этот опыт как «наблюдение за людьми в их лучших проявлениях».

Кнаусс, проверив свой телефон, внезапно заторопилась. «Мне пора, — сообщила она. — Но сначала по традиции я передам вам вот это». Она вытащила из одной из петель своего пояса кусок ткани шафранового цвета, оторвала полоску и протянула мне. По ее словам, так Птицы узнают друг друга.

«После того, как я уйду, вы выйдете из этой двери слева на террасу и повернете направо», — сказала она, поднимаясь. «Произведение будет слева от вас».

«Но как я пойму, какая из них та самая?» — спросил я.

«Вы поймете», — отрезала Кнаусс и ушла.

Снаружи, в солнечном свете, мать играла с двумя детьми у желтой инсталляции Хесуса Рафаэля Сото — нет, она не Птица. За столиком сидел пожилой мужчина — возможно, но маловероятно. Потом я увидел их: высокий худой мужчина и беременная женщина пересекали террасу, неотличимые от других прохожих, если бы не проблески шафранового цвета, подобные моим. Птицы были здесь.

Несмотря на все недавние лабораторные исследования, внимание веками оставалось сферой гуманитарного обмена. Стоики писали о prosochē — бдительном внимании — как о необходимом условии морального сознания. Для Фрейда gleichschwebende Aufmerksamkeit, или «равномерно распределенное внимание», было рабочим методом психоаналитика. Бернетт часто приводит образ внимания из романа Генри Джеймса «Крылья голубки»: «большая пустая чашка» на столе между занятым доктором и его страдающим пациентом — то, что Бернетт описывает как нечто «среднее между предложением и готовностью принять».

Многие сходятся во мнении, что именно Уильям Джеймс — брат Генри — разработал первую полноценную американскую концепцию внимания. В посвященной этому явлению главе своей книги «Принципы психологии» (1890) Джеймс описывает внимание как неустанный процесс. Когда нам кажется, что мы в состоянии его удержать, наш разум отвлекается на какие-то домашние дела и затем возвращается; на самом деле, продолжительное внимание — это поток отдельных моментов сосредоточенности. Поэтому, несмотря на сложность и многосторонность мира, «в сознании никогда не бывает множества идей одновременно». (Это наблюдение легло в основу философских трудов Джеймса.) Когда мы смотрим на скульптуру, камень не меняется, но произведение искусства, которое мы видим, меняется, потому что мы постоянно замечаем разные детали. Модель Джеймса противоречит представлению о том, что внимание — это нечто, что мы просто «уделяем», свободно от блуждающих мыслей и личных размышлений.

В понимании Джеймса заложено также и функциональное определение искусства. В своем объективном состоянии «Звёздная ночь» Ван Гога — это просто мазки краски на холсте. Где-нибудь на Луне, без зрителей, эта картина была бы простым космическим мусором. Только когда я обращаю своё внимание на холст (привнося в него свой личный опыт, знание мира, образ мышления и восприятия), он становится произведением искусства. Это не означает, что гениальность Ван Гога — плод воображения или моя проекция. Это лишь значит, что произведение искусства — это не физический объект и не мысленный образ зрителя, а нечто среднее, созданное в пространстве внимания. Бразильский искусствовед и политический активист Марио Педроса писал об этом опыте как о диалоге между формой и восприятием.

«На самом деле, всё довольно просто», — как-то раз сказал мне Лен Наленц, еще один представитель «птичьего» клана. «Птицы используют внимание как материал — подобно глине, словам, мрамору или масляным краскам. Ты используешь свое внимание, чтобы создать нечто, но только ты можешь это увидеть. Поэтому тебе приходится переводить это в слова, чтобы поделиться этим с другими».

Наленц несколько лет проработал профсоюзным организатором, но сейчас он доцент кафедры английского языка в Колледже Маунт-Сент-Винсент в Бронксе. Многие из Птиц, с которыми я познакомился, были учеными. Многие из них испытывали фаустовский ужас от осознания того, что им удалось достичь успеха на выбранной стезе, но не приблизиться к пониманию «людского» компонента искусства, изначально всколыхнувшего их интерес. Джоанна Фидучча, доцент истории искусства в Йельском университете, сказала мне: «Есть один историк искусства, Майкл Энн Холли; он пишет о том, что у историков искусства есть “меланхоличная” черта. Они осознают, что мы никогда не сможем постичь истину, никогда не доберемся до сути того, что изначально нас привлекло. Так я начал понимать “птичий” взгляд на мир. Он представляет собой еще один способ познания искусства — способ коллективный и, тем не менее, проистекающий из субъективного осознания, или “опыта”». 

«Думаю, для всех нас загадка, что делать с произведением искусства — или даже просто как находиться рядом с ним, — сказал Джефф Долвен, профессор английского языка в Принстоне и один из Птиц. — Вот мы здесь, вместе. И что теперь?» В этом есть что-то от неловкости школьной дискотеки: люди испытывают какие-то искренние эмоции,находясь в одном помещении; но, не зная, как начать общение, сдаются и остаются около стеночки. Для некоторых Птицы предоставляют структуру и эстетику, выраженную в непропорционально большом количестве брошюр и руководств, напечатанных в эпиграмматическом стиле, который скорее подошёл бы для гадальной палатки«Я вспоминаю, что поначалу принятый порядок действий показался мне отталкивающим — серьезно, вы ожидаете, что я буду городить такую многословную чушь? — поясняет куратор, Габриэль Перес-Баррейро. — Но за годы практики внимания я понял, что чем больше у тебя опор, тем свободнее становится опыт».

Не в силах полностью отказаться от своих академических привычек, подгруппа Птиц выпустила собственное исследование. В начале прошлого десятилетия Бернетт и пара его коллег начали писать и рецензировать статьи для воображаемого научного журнала, посвященного исследованию феномена Птиц. Поначалу проект был способом обменяться идеями относительно работы ордена над практиками внимания без необходимости писать об этом напрямую. (Как и сами Птицы, я получил разрешение участвовать в их практиках с тем условием, что не стану описывать их на бумаге. Как объяснил один из Птиц, «мне страшно, что люди станут ошибочно принимать описание действия за само действие»). Однако многим понравилось писать для воображаемого журнала так называемого Эстетического общества трансцендентного и прикладного понимания (сейчас слившееся с Обществом Эстетов-Понимателей) — или ЭОТПП (ОЭП) — а некоторым такое занятие понравилось больше, чем их основная работа. Когда в 2021 году Бернетт и два его соредактора завершили отбор материалов, у них получился увесистый томик толщиной в более чем 750 страниц. 

Этот выпуск журнала под заголовком «В поисках третьей Птицы» составлен силами преданных своему делу исследователей, пытающихся выследить и описать ускользающий от них Орден. Представленные в журнале статьи — не чистая фикция, в их числе — реальные научные исследования, посвященные феномену внимания, — но это не значит, что они на 100% объективны и верны. В содержание просачиваются «контрафактные» истории, ссылающиеся друг на друга. Какие-то из статей подписаны настоящими учеными, но некоторые напечатаны под «птичьими» псевдонимами (например, Молли Готтстаук) с причудливыми биографиями. Джастин Смит-Руиу, писатель и профессор Парижского университета, а также один из выпускающих редакторов «В поисках третьей Птицы», с гордостью говорил мне о «мироустроительном измерении» сборника. «Мы решили: давайте сделаем из научного подхода форму арт-высказывания». 

«Когда я смотрю на мир, у меня возникает чувство, что что-то безвозвратно утрачивается», — поделился он со мной. «Иногда мне кажется, что дело во внимании. Иногда — в воображении. А иногда, — он делает паузу, подбирая слова, — кажется, что исчезает сама суть того, к чему ты стремился, выбирая филологию. Тот полувымышленный, полуреальный образ, который ты надеялся воплотить в жизнь… Что бы это ни было, сейчас оно под угрозой».

Недавно я заглянул в один из официальных магазинов Apple, чтобы примерить новые очки дополненной реальности Apple Vision Pro. Я видел много роликов, в которых люди разгуливали в них по улицам, взаимодействуя с невидимыми для окружающих предметами и делая ужасно выглядящие жесты: смахивая или хватая существующие лишь для них страницы и иконки. Надев на себя девайс под присмотром сотрудника, я словно оказался заперт в пространстве, где мое внимание оказалось одновременно пассивнее и активнее обычного. Детали «внутриочечного» мира были словно заранее настроены для изучения: я перенесся из заснеженной Исландии на берега озера около Маунт-Худ. Тихий живописный пейзаж без намека на других обитателей разворачивался у меня перед глазами; вид менялся в зависимости от настроек меню, которое можно было открыть с помощью кнопки, постоянно висевшей у меня перед глазами. Когда я смотрел видеоролик с девушкой, задувавшей свечи на торте, мое сердце чуть не остановилось от всепоглощающего чувства одиночества. Я чувствовал себя последним человеком на земле. 

При этом с каждым движением моих глаз что-то происходило. Когда я открыл Word, передо мной возникла клавиатура. Консультант подсказал, что я могу печатать с помощью глаз. Так я и поступил — или, вернее, п-о-с-т-у-п-и-л, — переводя взгляд с буквы на букву. Для человека, привыкшего зачастую печатать вслепую, пока его взгляд рассеянно блуждает по комнате, такое детальное погружение в покнопочное печатание показалось нереалистичным способом записи сродни вождению автомобиля, глядя на двигатель.

Идее отслеживать внимание с помощью анализа движений глаз уже более ста лет. В 1970-е страдавший от глаукомы французский офтальмолог Луи Эмиль Жаваль начал изучать мельчайшие движения глаз — он назвал их саккадами, ассоциируя эти скачкообразные движения с резкими движениями пришпоренных лошадей — с целью понять, каким образом люди читают. В середине 20-го столетия советский психолог Альфред Ярбус (урожденный Краковский) приставил контактную линзу к поверхности глаза и отследил его маршрут. Ярбус изучал явление, на протяжении долгого времени ускользавшее от внимания науки: загадку внимания людей к искусству. В рамках своего наиболее известного эксперимента ученый использовал картину Репина «Не ждали» — реалистичное полотно со сценой возвращения народовольца к семье. Участников эксперимента просили сначала спокойно посмотреть на картину, а потом — взглянуть на полотно снова, но уже следуя подсказкам, которые направляли их внимание.

В СССР результаты эксперимента могли быть использованы для подкрепления тезиса об эффективности социального образования. На Западе утверждение о том, что внимание человеческого взгляда поддается внушению, имело коммерческий эффект. В последние десятилетия ученые и рекламщики использовали усовершенствованные версии техники Ярбуса: вместо того, чтобы использовать контактные линзы, они зачастую отслеживают микродвижения зрачка с помощью инфракрасного излучения — метода, который также задействуется в Vision Pro. 

Однако люди видят то, что хотят увидеть. Одна из теорий, объясняющих кризис внимания, заключается в том, что на самом деле речь идет о кризисе его измерения и оценки. Сигналы, на которых мы фокусируемся, наше понимание происходящего. Если под «вниманием» подразумевается борьба за наш непосредственный взгляд, то этот взгляд становится ценным товаром, а не просто медленно адаптирующимся к реальности «прицелом».

«Внимание воспринимается как ресурс, которым можно обмениваться, так что все усилия науки направлены на то, чтобы оценить и классифицировать этот объект», — объясняет мне Майк Фоллетт, управляющий директор Lumen Research — компании, в которой, по ее собственным оценкам, хранится крупнейшая в мире база данных по отслеживанию движения зрачка. В прошлом десятилетии в спонсируемых корпорацией экспериментах приняло участие (на платной основе) более полумиллиона человек; компания также поставляет львиную долю необработанного массива данных по вниманию, использующегося в моделях Dentsu. Поначалу Lumen рассылала инфракрасные наборы отслеживания движений зрачков, однако в процессе то и дело возникали проблемы. Со временем компанией было разработано приложение, позволяющее использовать встроенные камеры смартфона, чтобы фиксировать вспышки отражаемого зрачками света. «Теперь мы можем собрать данные от тысячи человек для эксперимента — и всё это за полдня, — делится Фоллетт. — Мы фиксируем не только количество людей, взглянувших на рекламные объявления — или на протяжении какого времени они на них смотрели, — но и сколько человек кликнуло на рекламные ссылки, а также купили ли они представленные по ссылкам товары». 

И тем не менее, по словам Фоллетта, наше сознание не сводится целиком к движению глаз. «Отслеживание движения зрачков не равнозначно измерению внимания, и в этом деле есть множество нюансов, — поясняет он. — Вы можете взглянуть, но не увидеть — или увидеть не глядя».

Язык тела также сигнализирует о различных типах внимания. Люди смотрят телевизор не в той же позе, в которой они смотрят в экраны своих смартфонов или ноутбуков. Они читают Times, сидя совершенно иначе, чем когда ищут билеты на самолет в Париж. Чем больше типов данных ученые включают в свои исследования, тем удивительнее и загадочнее становится картина человеческого внимания. Фоллетт убежден, что по многим показателям социальные сети являются худшей средой для размещения рекламы: «Люди прокручивают ленту с такой ужасающей скоростью, это как игровой автомат в казино в Вегасе — неудивительно, что никто из них даже не смотрит на рекламу». В то же время, согласно его данным, одним из самых ценных рекламных пространств являются места рядом с длинными, увлекательными статьями из авторитетных изданий.

«Оказывается, внимание к рекламе напрямую зависит от внимания, уделяемого контенту», — объясняет он. Общая тенденция к упрощению материала, возможно, способствовала и созданию мифа о сокращающемся периоде активного внимания. «Может быть, у людей действительно нет времени смотреть 36-секундный рекламный ролик, а может быть, они просто не склонны делать это на Facebook, — продолжает он. — Поэтому Facebook реагирует, разрабатывая новые рекламные продукты, рассчитанные на пять-шесть секунд». Таким образом, платформы создают собственную экосистему искусственного дефицита времени. «Это как извечная загадка о курице и яйце», — добавляет Фоллетт.

Для большинства людей внимание — это не точка визуального фокуса, а нечто более близкое к теплому ветерку, проникающему через открытое окно и доносящему ароматы издалека. Мы чувствуем его силу, когда читаем захватывающий роман. Мы находим его, когда посещаем новое место и замечаем всё вокруг впервые. Для Мориса Мерло-Понти, феноменолога середины XX века, внимание было неудобной истиной современности, сутью того, почему и эмпирическая наука, и чистый внутренний разум обречены на провал в попытках постичь мир таким, какой он есть на самом деле. Современность ценит объективные измерения и передаваемые знания больше, чем опыт, и всё же на протяжении тысячелетий опыт был неразрывно связан со знанием: наши старшие были нашими мудрецами.

«Объективность — это большое достижение, но вместе с тем она выжигает эмпирический опыт, превращая его просто в “личный”», — рассуждал Бернетт однажды за ужином в Саутгемптоне, где Птицы когда-то провели несколько резиденций благодаря поддержке художника Роберта Уилсона. Небольшой обеденный зал был заполнен ими. «Феноменология скажет: “Эй, почему бы не вернуться к опыту и не разбить его об колено на объективность и субъективность, отбросив субъективное как слабое?” — продолжил Бернетт. — Можем ли мы обратиться к своему опыту, придерживаться его и превратить во что-то реальное и истинное, а не просто выплеск эмоций?»

В тот день я гулял с Алиссой Лох, которая обнаружила Птиц самостоятельно, еще до встречи с Бернеттом. «Мне казалось, что всё, что я вижу в жизни, говорит об одном и том же: мир интереснее, чем его образ в голове», — вспоминает она. Запреты Птиц на изучение, интерпретацию и суждения казались ей применимыми и к людям. «Нельзя использовать людей или думать, что полностью понимаешь их, — рассуждает она. — Как относиться к людям справедливо? Мой ответ: внимание. Нужно проявлять к ним внимание».

Для некоторых людей совместные занятия — это не только вопрос этики, но и политический акт. Кристин Лоулер, профессор социологии в Маунт-Сент-Винсент и автор научной монографии о серфинге, заинтересовалась Птицами, по ее словам, ее привлекла «идея о том, что люди могут вместе создавать свой собственный мир». Она продолжила: «Непрерывный поток образов, который обрушивается на нас, разрушает нашу субъективность». Это оставляет людям, особенно молодым, меньше пространства для того, чтобы самостоятельно решать, что им интересно. В этом смысле, возвращение себе контроля над своим вниманием становится актом сопротивления.

С этим мнением солидарны люди самых разных убеждений. В своей новой книге «Тревожное поколение» социолог и публицист Джонатан Хэйдт связывает распространение смартфонов с ростом подростковой депрессии и другими негативными последствиями. «Представители поколения Z… стали подопытными кроликами в радикально новом эксперименте по взрослению, вдали от реального общения в небольших сообществах, в которых эволюционировал человек, — пишет он. — Это как если бы они стали первым поколением, выросшим на Марсе».

В поисках ответа Лоулер, Лен Наленц и другие начали преподавать в основанной ими Школе радикального внимания имени Стротера. (Школа названа в честь Мэтью Стротера, молодого участника движения «Птицы», который умер в прошлом году от рака.) Ей руководит организация «Друзья внимания»; преподаватели проводят семинары в государственных школах Нью-Йорка; для взрослых есть вечерние курсы и бесплатные «Лаборатории внимания» по выходным. «Не обязательно быть Птицей, чтобы добиться таких же результатов», — отмечает Бернетт.

В субботу днем я заглянул на один из семинаров для взрослых в Школе Стротера, который проходил в общественном центре в Нижнем Ист-Сайде. Пришло около пятидесяти человек, многие из которых были моложе тридцати. «Молодые люди, которыми я восхищался, подходили ко мне с запросом: “Мне нужно стать продуктивнее”, — рассказал мне директор программы школы Питер Шмидт, бывший ученик Бернетта. — Но как только они оказываются здесь, в этой комнате, мы создаем условия, в которых они могут получить более глубокий, менее поверхностный опыт».

Мы расселись широким кругом; дневной свет лился сквозь панорамные окна.

«Сейчас я предложу вам найти в этой комнате какой-нибудь объект, на котором вы сможете зафиксировать свой взгляд, — начал Шмидт. — Затем, не двигая глазами, постарайтесь увидеть что-то боковым зрением».

Он подождал десять секунд, пока мы выполняли упражнение, а затем позвонил в колокольчик.

«Давайте вспомним: вы фиксировали взгляд на определенном месте, а затем какая-то другая ваша часть словно сканировала все, что попадало в поле зрения, — подытожил он. — Вопрос: что это была за часть? Что именно двигалось?»

Разумеется, это было внимание. Суть упражнении Шмидта в том, чтобы понять разницу между движением ума и движением глаза.

В течение следующих двух часов были и другие короткие упражнения, направленные на развитие концентрации и внимания. Продюсер и диджей по имени Трой (Бахтрой) Митчелл, в ярко-зеленой флисовой кофте, четыре раза проиграл свою экспериментальную композицию, прося слушателей каждый раз сосредоточиться на разных аспектах музыки. Лох и ее коллега вывели группу на балкон, чтобы исследовать городской пейзаж различными способами: сначала просто смотря на него, затем делая селфи, потом глядя на отражение в выключенном экране телефона и, наконец, с закрытыми глазами. После этого все собрались в небольшой круг, как принято у «Птиц», чтобы поделиться своими впечатлениями.

Наленц рассказал мне об истоках школы. «Я встретил в “Ордене Птиц” много замечательных людей, но кем они были? В основном белые: представители академических кругов, художники», — ответил он. И всё же, по его мнению, самыми большими жертвами «похищения внимания» были молодые люди из малообеспеченных семей, которые, как и некоторые из его студентов, имели доступ к культуре в основном через свои телефоны. «Я чувствовал особую потребность попытаться достучаться до студентов, которых я считал очень умными, но у которых а) не было возможности посещать Метрополитен-музей из-за своего социального положения и б) были только телефоны, но не книги».

Одной из его учениц была Яхони Хермосен, старшекурсница, изучавшая английский язык. Она родилась в Доминиканской Республике и выросла в Бронксе. Хотя Яхони получала отличные оценки на занятиях Наленца, она часто их пропускала. Наленц предложил ей сначала исправить это, а затем попробовать что-то новое.

«Он сказал что-то вроде: «Я состою в этой некоммерческой организации… Я хочу, чтобы ты пришла к нам на встречу», — вспоминает Хермосен. Так она и поступила, и тот опыт ее глубоко тронул.

«Не знаю, как описать это чувство», — поделилась она. «Иногда кажется, что в нашем мире всё и все взаимозаменяемы, будто ничто не имеет ценности. Но потом приходишь сюда и вдруг понимаешь: нет, всё важно. Важен ты сам. Важно даже это здание». Когда она узнала, что самому молодому ведущему в школе Стротера было целых двадцать семь, она решила подать заявку на работу. В тот день именно Хермосен завершала семинар.

Не все Птицы стремились к публичной открытости группы. «Я не была активна в течение многих лет», — рассказывает Доротея фон Мольтке, совладелица Labyrinth Books в Принстоне. «Меня никогда не привлекала перформативная сторона — я любила дух бунтарства». Тем не менее, на периферии Ордена зарождается новый авангард. «Я считаю, что самое важное в этих практиках — их открытость, и то, что люди имеют абсолютную свободу переосмысливать и адаптировать их, — рассказала мне Дафна, сотрудница организации по поддержке транс-сообществ в Монреале. — Практики, которые мы проводим в моем городе, сильно отличаются от практик, которым меня учили здесь».

Однажды дождливым днем я наблюдал за акцией, которую созвала в Новом музее одна из нью-йоркских Птиц. Когда прозвенел первый звонок, четыре Птицы вышли из толпы, чтобы выстроиться фалангой перед картиной Леоноры Каррингтон «Гигантесса (Хранительница яйца)» — сюрреалистическим полотном, на котором изображена женщина, окруженная стаей птиц. Группа, состоящая из двух робких молодых людей и двух женщин в дождевиках, не выглядела угрожающе. Однако к тому времени, как прозвучал второй звонок, охранники уже были настороже, выглядывая из-за перегородок и переписываясь в телефонах. Посетители замирали на месте, словно загипнотизированные — но чем? Подобные реакции вполне обычны.

«Быстро понимаешь, что даже музеи, казалось бы, места, посвященные искусству, не рассчитаны на то, чтобы люди проводили перед картинами больше стандартных пятнадцати секунд», — говорит Бернетт. Недавние акты вандализма в отношении произведений искусства привели к усилению мер безопасности, но давление всегда существовало. (Среди нью-йоркских «точек сбора» Гуггенхайм считается наиболее либеральным.) В 2014 году Наленц организовал акцию у фрески Джули Мехрету в вестибюле здания Goldman Sachs в Нижнем Манхэттене — произведения, которое компания позиционировала как общедоступное, видимое прохожим через большие окна вестибюля. Как только «Птицы» начали собираться на тротуаре, охрана велела им уйти. Следуя указаниям Наленца, они продолжили созерцать фреску через окна. Прибыла полиция.

«Где здесь общественный тротуар? — обратился Наленц к полицейским. — Мы просто хотим посмотреть на произведение искусства».

«Как-то не похоже», — заметил один из полицейских. И правда: началась фаза отрицания. Одна Птица изучала кусты. Другая, похоже, уснула.

«Это же перформанс, — заявил он. — У вас есть на него разрешение?»

Наленц посмотрел на полицейского, на других Птиц и снова на полицейского. Затем он доверительно наклонился к нему и сказал: «Ну, не особо-то это и перформанс, правда?»

Структура, которой я научился у Кнаусса, — Встреча, Присутствие, Отрицание, Осмысление — известна в Ордене как стандартный протокол. Было разработано множество его вариаций. Существует Протокол Ветивера для восприятия ароматов. Есть Протокол Морского Дозора, который следует выполнять в воде (его последний шаг: «Вынырнуть на поверхность; избавиться от жабр»). Некоторые изобретения быстро забываются, но наиболее удачные сохраняются. Встречаясь с Птицами в Шанхае и Бейруте — двух городах, где участники публичных, полуперформативных собраний могли столкнуться с реальной опасностью — Бернетт помог разработать форму акции «на ходу», названную Доплеровским Протоколом: Присутствие происходит при приближении к произведению; Отрицание — в момент достижения его; а Осмысление — оглядываясь через плечо, уже удаляясь. «Мы называем это орфической реализацией, а-ля Орфей», — объясняет Бернетт. Вернувшись в Нью-Йорк, он опробовал этот метод на статуе Христофора Колумба на Коламбус-Серкл, в то время как Птицы наблюдали за ним, идя по Восьмой авеню.

Один из самых значимых протоколов, «Просфорион», исполняется в отношении объекта огромной важности, ставшего недоступным. В этом протоколе один из участников «превращается» в этот объект. Однажды Наленц обратился «Опрокинутой дугой», скульптурой Ричарда Серры, которая была установлена на площади Фоли и демонтирована в 1989 году после бурных споров. И снова к нему подошел охранник. «Я — скульптура!» — воскликнул он и непоколебимо застыл в позе, напоминающей «Опрокинутую дугу». (Охранник отреагировал в типично нью-йоркской манере: «Ладно, ладно», — и пошел своей дорогой).

Мне так и не довелось увидеть Просфорион своими глазами. Но несколько Птиц поделились со мной, что этот протокол обладает неожиданной эмоциональной силой. На завершающей стадии отсутствующий объект «вступает с вами в контакт». «Люди плачут или впадают в транс, — рассказывает Кэтрин Хансен. — Очень трудно не думать о том, что вы потеряли или чего вам не хватает». Кейтлин Суини, директор по цифровым публикациям Института Вильденштейна Платтнера, занимающегося составлением полных каталогов произведений искусства, была настолько тронута акцией «Опрокинутая дуга», что передала письменный отчет о ней своему другу, работавшему на Серру. К ее удивлению, она получила восторженный отклик от жены Серры, и этот отчет был включен в студийное досье на скульптуру, сделав искусство внимания «Птиц» частью истории самого скандального произведения художника.

Подобные свидетельства размаха Ордена заставили меня еще больше задуматься о его истоках. Суини не была уверена, откуда взялись «Птицы». Адам Джаспер заметил: «Наблюдая за всем этим сейчас, начинаешь подозревать, что Орден существует уже очень давно, но никто не знает наверняка. Я практически обвинил Грэма Бернетта в том, что это он придумал все эти практики». На что Бернетт ответил: «Я всегда думал, что они пришли откуда-то из Франции». Я отправился изучить архив неопубликованных отчетов об акциях Птиц, который по каким-то загадочным причинам хранился в большом дорожном сундуке в углу кабинета Коди Аптона, исполнительного директора Американской академии искусств и литературы. Внимательно просматривая документы, я заметил, что в них нет записей о каких-либо акциях до 2010 года. Я поговорил с Хансен. «Я бы посоветовала вам поговорить с Джеффом Долвеном и Сал Рэндольф, — наконец сказала она. — Вероятно, эти люди были свидетелями самого начала».

Когда я спросил Долвена, тот рассмеялся. «Когда я начал практиковать, я не был особенно осведомлен о деятельности других Птиц, — уклончиво ответил он. — Были только я, Грэм и Сал Рэндольф…» Тут он осекся. «Вы говорили с Сал?»

Рэндольф, художница и писательница, автор книги «Применение искусства», договорилась встретиться со мной в просторном кафе на Манхэттене. Ее волосы были коротко острижены и окрашены в насыщенный синий цвет. Она рассказала, что тема внимания заинтересовала ее в конце девяностых, когда она занималась искусством в Провинстауне. «Ты проводишь всю зиму, создавая серию работ, которые потом выставляешь всего на две недели летом, — вспоминает она. — Люди исполняли один и тот же знакомый танец: подходят к произведению искусства, слегка наклоняют голову, кивают и переходят к следующему. Всё это длится две-три секунды». После месяцев, потраченных на живопись, такая реакция казалась до смешного ничтожной. «У меня было ощущение, что искусство, поэзия, любая культурная работа — всё это тратится впустую с чудовищной скоростью».

В 2010 году Рэндольф познакомилась с Бернеттом на одной из дискуссионных панелей. Он работал с Долвеном, и втроем они начали общаться. «Мы стали думать о произведениях искусства, которые нуждаются во внимании, но не получают его», — объяснила она. Я сказал ей, что не нашел никаких прямых свидетельств деятельности Ордена до этого момента. Соответствует ли это ее пониманию его истоков? Она замолчала. «Это соответствует моему представлению о том, когда группа людей узнала друг друга, — наконец произнесла она, глядя мне прямо в глаза. — Но это было очень и очень давно».

Во время одного из моих последних визитов к Бернетту я застал его в игривом настроении. В тот вечер должна была состояться акция Птиц — «полномасштабная ситуация, требующая внимания парамедиков», объяснил он. Произведение искусства, общественная скульптура Питера Лундберга, было окружено съездом с моста Джорджа Вашингтона, расположенного неподалеку. Птицы уже много лет держали ее в поле зрения. Пассажиры автомобилей могли мельком увидеть ее сбоку, проносясь мимо, но не было никакой возможности рассмотреть ее как следует. Затем, в прошлом году, Управление порта вновь открыло давно бездействовавший северный пешеходный переход на мосту Джорджа Вашингтона, сделав скульптуру доступной для обозрения пешеходам.

Я прибыл на место заранее. По пути я прошел мимо Брэда Фокса, сидевшего на скамейке автобусной остановки в темно-синем плаще; по обыкновению Птиц, он не подал виду, что узнал меня. Пешеходная дорожка с обеих сторон была огорожена сетчатым забором и зелеными перилами. Велосипедисты ловко огибали повороты. На неровной площадке, рядом с грузовиком, покоилась изящная скульптура из стали и бетона, словно кто-то поставил ее здесь во время путешествия и забыл забрать. Я заметил знакомую фигуру, неспешно идущую по дорожке: Бернетт в серой толстовке с натянутым на голову капюшоном.

Через минуту за ним последовал Наленц, одетый в черную куртку и спортивную шапочку. Потом я увидел Лох, Фокса, Кристин Лоулер. В конце концов группа сбилась в фалангу у северной дуги аллеи. Седовласый мужчина на мгновение присоединился к ним, пытаясь понять, что они там увидели. Когда прозвенел колокол «Отрицание», Птицы вышли из строя. Бернетт изучал дренажную решетку. Фокс нашел тихое местечко, чтобы прилечь.

Внезапно поднялся ветер. Воды Гудзона потемнели, приобретя угрюмый свинцовый оттенок. Пешеходная дорожка огибала скульптуру подковообразной петлей, и, повинуясь внезапному порыву, Наленц объявил «Реализацию», ведя группу на другую сторону изгиба. Они сформировали новую фалангу, обращенную в противоположном направлении: пятеро людей, отдающих всю свою энергию произведению искусства, скрытому от глаз на протяжении многих лет. Быть может, это игра моего воображения, но казалось, что стальные бока скульптуры вспыхнули новым значением под силой их внимания.

Солнце уже садилось; горизонт Нью-Джерси был очерчен тонкой золотой нитью. Я наблюдал, как группа применяет свою необычную силу к произведению искусства, и это было одно из самых подлинных зрелищ, которые я когда-либо видел.

По материалам The New Yorker
Автор: Нэйтан Хеллер 

Переводили: Эвелина Пак, Влада Ольшанская
Редактировала: Анастасия Железнякова