Что страшнее: что отца могут убить или что он может убить. Богдан — сын погибшего мобилизованного и ЛГБТ-персона. Вот его откровенный рассказ
Богдан — петербургский программист и ЛГБТ-персона. В августе 2023-го он потерял отца на войне в Украине. Почему отец ушел воевать, Богдан так и не узнал, но тяжело переживал это — спасался алкоголем и антидепрессантами. В 2024-м молодой человек эмигрировал из России из-за признания «международного движения ЛГБТ» экстремистской организацией.«Бумага» поговорила с Богданом о том, каково это, […]
Богдан — петербургский программист и ЛГБТ-персона. В августе 2023-го он потерял отца на войне в Украине. Почему отец ушел воевать, Богдан так и не узнал, но тяжело переживал это — спасался алкоголем и антидепрессантами. В 2024-м молодой человек эмигрировал из России из-за признания «международного движения ЛГБТ» экстремистской организацией.
«Бумага» поговорила с Богданом о том, каково это, постоянно думать о том, что твой отец убивает на войне — и скрывать от окружающих, кто ты на самом деле. По соображениям безопасности мы не называем фамилию героя, но в распоряжении редакции есть документы, подтверждающие его историю.
Про принятие себя
— Не было резкого осознания, что раньше я был гетеро, а теперь не гетеро. В детском и подростковом возрасте я об этом особо не думал. Я рос в Татарстане, в довольно консервативном обществе, в консервативной семье, окружении. И, наверно, даже особо не знал о существовании квир-людей. Вокруг меня таких не было, а в медиа, если и были, то какие-то карикатурные изображения. Поэтому я ни с кем себя не ассоциировал, не понимал и особо не обращал внимания.
Уже в старшей школе, в период полового созревания и осознания своей сексуальностия я заметил, что как-то с девушками у меня не клеится.
Зато с парнями всё клеится. С этого начался процесс осознания.
Тогда я этого стыдился. Наверное, да, это правильное слово. Стыдился, что я не такой, как все, что выделяюсь и не могу быть таким, каким меня ожидают видеть другие: друзья, родители. Что мое поведение не укладывается в нормы наших школьных компаний.
В школе я был довольно активным, общительным мальчиком. В старших классах у меня даже была девушка. [А] в одиннадцатом классе — у меня тогда были друзья, одноклассники, с которыми я хорошо общался — я решил с ними поговорить. Рассказать, что чувствую. Мне тогда нравился какой-то мальчик. Было очень много переживаний, очень много мыслей, эмоций на этот счет. Мозг не мог всё это держать в себе, ему нужно было это как-то выплюнуть, с кем-то поделиться. Это был способ, который я тогда нашел.
Они не осудили, сказали: «Ну ладно, ничего страшного, всё супер». Это был первый момент, когда я понял, что я не один. Что если вокруг меня даже нет таких как я, то хотя бы есть люди, которые это не осуждают.
Уже в Питере, на первом курсе универа, я неделю лежал в кровати и полностью принял себя. Случился большой шаг. После этого всё стало проще, чем было.
Про отца
— Родители развелись, когда я был очень маленьким. В детстве, до школьного возраста, и, по-моему, даже немного в начальной школе, я жил с бабушкой, потому что мама очень много работала, чтобы просто были хоть какие-то деньги.
Я хотел общаться с отцом, старался поддерживать с ним связь. Звонил ему, он иногда звонил мне. Но в этом общении всегда было довольно много проблем. Он мог что-то пообещать и не сделать, мы могли договариваться о встрече, я его ждал, а он не приходил. Были и радостные моменты, но они всегда перемежались с теми, которые доставляли боль. Сейчас у меня ощущение, что болезненных моментов было больше, чем счастливых. Но тогда я на него не обижался. Мне правда хотелось общаться, я тянулся к этому общению.
Отец помог мне переехать в Петербург на учебу. Он поехал со мной и помог мне перевезти вещи. Это была хорошая поездка, местами странная, но хорошая. После переезда он начал больше проявлять инициативу в общении. Просил, чтобы я делился своей жизнью, тем, что у меня происходит.
Но у меня тогда поменялась вся жизнь. Какого-то теплого, стабильного общения с отцом не случилось. Он начал обижаться, говорить, что расстроен из-за того, что я не звоню ему каждую неделю, не отвечаю сразу на звонки или не всегда перезваниваю, что не делюсь какими-то моментами. Тогда я тоже начал на него обижаться. Думал: вот, я в детстве хотел с тобой общаться, ты не хотел, а сейчас ты очнулся и требуешь того же от меня.
Тогда я подумал, что раз я уехал в другой город, ко мне не нужно постоянно ездить и можно поддерживать отношения звонками, то ему это проще и интереснее, поэтому он активизировался. Сейчас думаю, что, возможно, он правда хотел поправить отношения. Тогда я не был готов к этому. У нас просто как-то не совпало всё.
В молодости отец участвовал в первой чеченской кампании. Он был срочником и его просто туда закинули. Он воевал, его контузило. Домой его забрала мама, моя бабушка. [Позже] работал в сфере ЖКХ. Всегда очень много читал. Особенно любил военную историю, преимущественно России. Еще увлекался кинематографом, тоже российским, в основном.
У него было очень много каких-то придумок, лжи и фантазий. Помню, я сделал татуировку в студенчестве, позвонил ему, рассказал. Он начал ругать, говорить, что это неправильно. Сказал, что сам приедет и выведет тату. Он всегда искренне верил в такие свои заявления. Я сказал: «Да-да, приезжай», точно зная, что он не приедет.
Про каминг-аут и реакцию родителей
— Это был 2022-й или 2023 год. У меня уже были отношения с парнем – очень долгие, несколько лет. Родные меня периодически спрашивали, как там с девушками, нашел ли я кого. Я говорил: «Нет-нет, всё хорошо, не переживайте, всё нормально, не нашел».
В какой-то момент я понял, что мне больше не хочется врать. У нас как раз наладилось общение с мамой, мы были честны, открыты друг с другом. Я подумал, что этот шаг нужно сделать и просто по телефону ей все рассказал. А она в ответ: «Ну хорошо, нужно котов подкормить». И всё. Никакой особо бурной реакции.
Отцу я не рассказывал. Он всегда высказывал какие-то гомофобные настроения, в том числе в моем детстве. Шутил на тему квирности, использовал слово «пидор». Как-то уже в универе на каникулах я приехал домой, мы гуляли, болтали и он произнес фразу: «Ты там делай, что хочешь в Питере, встречайся с кем хочешь, занимайся сексом с кем хочешь, но главное — не занимайся сексом с парнями, это ужасно». И после этого я такой: «Ну что ж, тогда ты об этом никогда не узнаешь».
Про политические взгляды
— Мое первое воспоминание о политике — это митинг, на который я ходил в школе. Был, примерно 2017 год, какой-то зимний митинг в Набережных Челнах, но какой, я точно сейчас не вспомню. Это не был осознанный протест, я пошел скорее за компанию. На площади было очень мало людей, но они высказывались. Помню, там работали трактора по уборке снега, которые мешали протестующим. И помню, что отец моего одноклассника сказал, что если он кого-нибудь из нас там увидит, он нас арматурой побьет.
Хотя есть еще более раннее. Мне было шесть лет. Мы с братом и с друзьями шли от бабушки к маме. Они были постарше меня, и почему-то обсуждали выборы. Друзья брата спросили меня, за кого бы я проголосовал, если бы мог. Я ответил: «За Путина, конечно, за кого еще?».
В школе я не очень много общался на эту тему. Я был олимпиадником, решал задачи по математике. Это всё, что меня тогда волновало. А когда уже был в универе и круг общения начал меняться, политические вопросы стали появляться в моем поле интересов, я начал их изучать.
Мама у меня всегда была довольно аполитичная, а папа высказывался оппозиционно, но в том смысле, что если что-то в городе было плохо: плохой транспорт, плохая местная власть, — он это ругал и писал злые комментарии во «ВКонтакте». По моим ощущениям, он не любил Путина.
Про начало войны и мобилизацию отца
— 24 февраля у меня был последний нерабочий день, на следующий день я выходил на новую работу. Я проснулся, открыл твиттер и ужаснулся. Сначала не понял, что все это значит, но в течение дня начал осознавать весь ужас происходящего. Наверно, я застыл и очень долго был в каком-то шоке: недели, если не месяцы. Начал очень много пить. До осени, наверно, убегал от ужаса происходящего в алкоголь.
Отец осуждал войну. Говорил, что непонятно, для чего она нужна. Я не понимаю до конца, пошел ли он сам на фронт [или его отправили силой], но не хочу об этом разговаривать с моей тетей, его сестрой, или бабушкой.
Я узнал об этом нелепо. Был декабрь 2022-го. Я уехал на корпоратив, мы пошли в боулинг. Я не часто ходил в боулинг. Он мне не очень нравился, но я веселился, как мог. В какой-то момент мне звонит то ли бабушка, то ли брат, я, честно, уже не вспомню, и говорит, что сегодня отец уезжает. Сначала они едут в лагерь под Казань, на обучение, а потом на фронт.
Я охуел тогда. Несколько близких коллег увидели, как я поменялся, спросили, что происходит. Я коротко ответил, что отец отправляется на войну.
Это было шокирующим событием. За месяц или два до этого брат написал мне, что отцу пришла повестка. Я позвонил ему, сказал что, не надо никуда ходить, что ничего страшного, заплатим штраф. Сказал, что если будет нужно, найдем адвокатов. Скинул ему памятку от кого-то из независимых медиа для тех, кому пришла повестка. И попросил, чтобы он ничего не делал.
Он так пофигистично, ответил, что-то вроде «я уже сходил, мне просто данные сверяли». И вот через пару месяцев он идет на войну.
Я позвонил ему в тот же день, наверное, через час, на этом же самом ивенте. Моим первым желанием было сказать ему, что он плохой человек, долбоеб. Что он совершает ужасный поступок. Что если ему себя не жаль, то зачем так поступать с бабушкой, своей мамой, с тетей, детьми. У него четверо детей вместе со мной, причем на тот момент младшему ребенку было семь лет. Было желание наорать на него, обматерить.
Немного переждав этот момент, я позвонил ему уже довольно спокойно. Сказал, чтобы он берег себя, что я его люблю, что его любит его семья. Подумал, что он и так, наверное, находится в полнейшем шоке. Что добавлять ему сверху что-то ещё мне не хочется. Несмотря ни на что, он всё равно мой отец, всё равно я его люблю.
Я не спрашивал, почему он пошел. В тот момент мне не хотелось никаких разборок и разбирательств. Хотелось просто поддержать, насколько возможно.
Про отношение к отцу на фронте
— Уже с фронта он чаще созванивался со своей мамой или с сестрой, они уже передавали от него какие-то новости. А я через них передавал привет.
Он служил по донецкому направлению, у него редко была связь. Как я понимаю, нужно было залезть на елку, чтобы хоть как-то кому-то позвонить. Я созванивался с ним, когда он возвращался в Донецк. Просто спрашивал, как у него дела; он говорил: «Все нормально, отдыхаем». Я говорил, что люблю его, он говорил, что любит меня. Ну и конец.
У меня не было желания спрашивать что-то про то, что происходит на фронте. Наверное, боялся услышать того, что он мог сказать. Мне было страшно узнать, что он кого-то убил.
Я тогда много пил, сидел на антидепрессантах. Старался прогнать все эти мысли, потому что с ними очень тяжело жить. Думал, что это слишком большие переживания для человека, и никто в мире не должен выносить даже чуточку таких испытаний, через которые мы все проходим.
Сначала приходила мысль, что он может умереть вообще в любой день. Потом я думал: «А что, если он кого-то убивает?» — это мне казалось еще более ужасным. Потом: «А что если он вернется? Надо будет с ним выстраивать отношения опять, общаться. Даже если я приму решение прекратить любое общение, это тоже решение, которое надо будет принять. И это тоже было страшно». Я понимал, что, когда он вернется, очень долго не смогу оставаться с ним один в помещении. Если он вернется.
Я обсуждал с психотерапевтом, что несмотря на то, что он делает сейчас, это все равно мой отец. Это то, что я не могу вычеркнуть. И поэтому во время разговоров просто мысленно отделял ту его часть, в которой он мой отец и с ней разговаривал. Мне не хотелось быть морализатором для него, мои слова бы ничего не поменяли. Я предлагал ему помощь до того, как его мобилизовали, он ее не принял. Потом я даже не знал, что именно предложить ему как помощь, но если бы и знал, подозреваю, что ее бы он тоже не принял.
Сам отец в разговорах не показывал каких-то сильных эмоций. Мне кажется, он выражал смирение. Он прислал моей тете видео с фронта, из бараков, в которых они ночуют. Они очень много пили на этих видео, очень много и очень сильно. Это было какое-то типичное состояние там для них: состояние смирения и опьянения.
Про гибель отца
— Он как-то все не угадывал с датами. На войну ушел во время моей командировки и корпоратива, а умер, когда у меня оставалось два дня до отпуска. Это было в августе 2023-го. Я собирался в Венгрию, и это была моя первая поездка за границу за всю жизнь, я ее очень долго ждал. И вот, за два дня до поездки мне звонит брат. Примерно в полдевятого утра, он никогда мне так не звонит. Он вообще мне не звонит. Мы обычно переписываемся и договариваемся о звонках.
Я проснулся, увидел этот пропущенный звонок и подумал, что не очень много причин, почему брат может позвонить так рано. Либо кто-то умер, либо кому-то плохо, либо какие-то новости с фронта. Я перезвонил, брат сказал, что просто хотел узнать, как у меня дела. Был какой-то бытовой разговор, из которого я понял, что он что-то не договорил. Но у меня были нагруженные дни, и я просто углубился в работу.
В обед он мне позвонил еще раз и рассказал, что пришли новости, что вчера отец умер. Я не помню, что ответил. Мы как-то завершили разговор. Я хотел продолжить работать, но понял, что просто сижу перед монитором, ничего не делаю и ничего не чувствую. Я был в каком-то очень сильном шоке, хотя и понимал, что это может случиться, и что это вероятно случится. Я позвонил руководительнице, она знала, что у меня отец на войне. Я ей рассказал, что он умер.
Она отпустила меня в отпуск на несколько дней раньше. И дальше, следующие два дня я не помню вообще. Ко мне приходили в гости друзья, поддержать, а я уходил от них в комнату. Играл в компьютерные игры. Мне писали знакомые в телеграме, спрашивали, как я. Я не отвечал. Отвечал только если спрашивали о чем-то другом, кроме отца.
Через два дня, в пятницу вечером, у меня был запланирован поход в бар со знакомыми. Я очень сильно напился. После этого по дороге домой зашел в цветочный магазин, купил две розовые гвоздики, где-то посреди дороги просто сел на скамейку и впервые заревел. Плакал минут пять-десять. После этого шок как будто прошел, я это прожил, и дальше уже стало полегче.
Я на него не злюсь, и не обижен, и не стыжусь. Думаю, что он умер так же, как и жил. У него была довольно взбалмошная жизнь, с какими-то странными поступками, с нелогичностями, с фантазиями. Он всегда жил в каком-то своем мире и часто совершал эгоистичные поступки. Кажется, так и умер. Я сейчас сожалею, что он не смог найти какой-то другой жизненный путь и прожить эту жизнь по-другому. Самое грустное для меня, что мы с братом росли без отца, и у него есть дочка семи лет, которая тоже сейчас осталась без отца.
Про эмиграцию
— Я редко сталкивался с гомофобией в России, потому что у меня сильная самоцензура. У меня много разной одежды, довольно не маскулинной, с разными штучками разных цветов и ЛГБТ-символами. В какой-то момент я просто перестал всё это носить, треть моего гардероба в России не использовалась никогда. В 2023 году, помню, я оделся на улицу не типично, квирно, и ко мне в метро пристала группа парней, спрашивали за мой внешний вид. Я не знал, что ответить, думал, что меня побьют. Но мне повезло. Пришла моя подруга, они увидели ее и отстали от меня.
Было постоянное ощущение, что я должен контролировать себя. Что я почти никогда не могу выглядеть и вести себя так, как я на самом деле хочу. На работе все обсуждают, как они с мужьями и женами отдохнули, куда-то съездили. А я не могу рассказать, как провел время со своим парнем. Или вообще должен говорить, что я живу с соседом, а не с парнем и так далее.
Это было чувство несвободы. Чувство, что существует что-то глобальное, важное обо мне — что я живу с парнем, что много часов своей жизни я провожу с ним — и я не могу об этом рассказать кому-либо. Еще был большой страх, что если что-то случится и мне нужно будет пойти в полицию — меня побьют или в дом влезут воры — то в надо будет говорить, что я квир-человек. И как это повлияет на ситуацию, непонятно. Поэтому скорее всего, я никогда не пойду в полицию. Вот это было самое неприятное, чувство постоянной незащищенности. Что если что-то со мной случится, я не знаю, где мне взять помощь.
Мысли переехать за границу были с начала войны, но мы с тогдашним партнером не смогли об этом договориться и решили, что не будем переезжать. Потом мы расстались, я остался один. В декабре 2023 года ужесточили законы об ЛГБТ, в феврале 2024 года умер Навальный. Это был пик какого-то страха, отчаяния и я понял, что надо уезжать, что у меня нет будущего в этой стране. Какое-то, может быть есть, но оно каждый день будет только уменьшаться и уменьшаться. Так жить я не могу и не хочу. Полгода я приводил дела в порядок. Заканчивал свои проекты на работе, проводил время с друзьями, готовил документы, встретился с родственниками. И в сентябре улетел за границу.
Я переехал в Белград, тут с начала войны живет мой лучший друг. После моего переезда он предложил жить вместе, снимать квартиру, так мы и сделали. Он очень сильно мне помогает, на первых этапах все объяснял, не оставлял одного. И это основная причина, почему переезд дался мне довольно просто. Здесь есть и другие мои знакомые, и я не чувствую себя одиноким. Я боялся, что будет намного хуже.
Белград оказался отличным городом для меня. Он покрывает все мои потребности. Мне нравятся люди здесь, мне нравится как всё выглядит, жить здесь комфортно, приятно. Я не сталкивался здесь с какой-то открытой гомофобией и в целом ощущаю себя здесь гораздо свободнее, чем в России. Здесь очень активная ночная жизнь, очень много мероприятий для квир-сообщества. Есть внутренняя поддержка, я знаю квир-организации, к которым можно обратиться за помощью.
Может быть, так сложится, что я здесь останусь. А, может быть, перееду в Берлин. А, может, вообще не в Берлин, найду другое место, работу и страну или случится волшебство и я вернусь в Россию. Не хочу загадывать. Мы много загадывали, но жизнь как-то все по-своему разруливает.
