Жестокая борьба за смысл «геноцида»

* Дисклеймер: в тексте упоминается запрещенная в России террористическая организация ИГИЛ.

26 февраля 2007 года Смаил Чекич в ярости вылетел из Дворца мира, где находится Международный суд ООН, держа в руках только что вынесенное постановление. В тот день закрыли дело Боснии и Герцеговины против Сербии и Черногории, в рамках которого следовало определить, нарушила ли Сербия Конвенцию о геноциде во время боснийской войны, когда, по некоторым оценкам, около 100 тысяч гражданских было убито вооруженными формированиями боснийских сербов. Чекич, руководитель Института исследований преступлений против человечности и нарушений международного права при Сараевском университете, сам пострадав от боснийской войны, надеялся, что суд в Гааге назначит наказание за смерти его соотечественников и признает их жертвами геноцида. Однако судьи отказались применить этот термин к большинству случаев гибели боснийцев. Чекич и другие выжившие посчитали такое решение предательством: им казалось, что суд закрыл глаза на истинную причину насилия. В газетах написали, что Сербия оправдана по делу о геноциде; чтобы это отпраздновать, в сербском посольстве устроили официальное мероприятие. Стоя перед зданием Международного суда, верховного суда ООН, Чекич разорвал его постановление в клочья.

В тот день суд вынес решение, что за всю войну Сербия совершила геноцид лишь однажды. Во время резни в Сребренице в 1995 году боевики боснийских сербов увезли приблизительно восемь тысяч боснийских мусульман, мужчин и мальчиков, на заранее выбранные места и убили, а затем сбросили их трупы в общую могилу. Среди всех проявлений жестокости, применявшихся в адрес боснийцев в лагерях для военнопленных, были систематические пытки, изнасилования и избиения, а на территориях под сербским контролем происходила депортация по национальному признаку. И только эпизод в Сребренице, по мнению судей, достаточно четко подпадал под критерии геноцида. Лишь в этом случае обвиняемая сторона напрямую выказала dolus specialis, то есть особый умысел «уничтожить целиком или частично группу как таковую», который требуется для того, чтобы массовое убийство посчитали актом геноцида. Убийства в других частях Боснии рассматривались как военные преступления или преступления против человечности — не менее тяжелые по степени вины, — но в постановлении было сказано, что, если существовали иные вероятные причины массовых расправ, суд не смог наверняка определить их как геноцид. Судья из Иордании, Аун аль-Хусаун (позднее станет премьер-министром страны), выступил с мнением, которое шло вразрез с гаагским вердиктом. Он укорил своих коллег и указал на то, что узкая трактовка умысла, необходимого для совершения геноцида, не дает им разглядеть «сложность определения» этого термина.

Марко Миланович, который сейчас изучает международное право, работал в Международном суде в тот день в 2007 году. Он видел по телевизору, как Чекич в гневе разорвал решение суда. Миланович считает, что эта история стала переломным моментом, которого давно стоило ожидать. Значение слова геноцид в контексте морали и понимание этого термина в обществе полностью отмежевались от сравнительно узкого юридического определения. Польский адвокат Рафаэль Лемкин ввел термин «геноцид» в 1944 году, соединив греческое genos, означающее «раса или племя», с латинским cide — «убийство». Не принадлежа полностью ни к одному, ни к другому языку, термин постоянно оказывается использован то в юридическом, то в моральном поле.

В опубликованной в том же году книге «Правление государств „Оси“ в оккупированной Европе» Лемкин поясняет, что термин должен описывать «старую практику в ее современном проявлении». По мнению исследователя, геноцид включает в себя широкий спектр преступлений, совершаемых с намерением уничтожить национальную, религиозную, расовую или этническую группу. Лемкин был светским евреем и считал, что каждому народу присущ свой уникальный нрав. Он был убежден: акты геноцида представляют собой не просто физическое уничтожение людей, но и смерть их культуры. В представлении Лемкина термин описывал любую попытку стереть народ с лица земли. Сюда входили массовые убийства, а также действия, направленные на разрушение «основ жизни национальных групп»: уничтожение языка, традиций, памятников, произведений искусства, архивов, библиотек, университетов и религиозных мест». Лемкин надеялся, что, убедив страны признать за новым термином соответствующий состав преступления, удастся предотвратить геноцид в будущем. Юристу хотелось, чтобы его неологизм превратил то, что Уинстон Черчилль однажды назвал «преступлением без названия», в узнаваемое, очевидное и внушающее ужас деяние.

Однако к 9 декабря 1948 года, когда ООН одобрила Конвенцию о геноциде, внеся его в список преступлений по международному праву, от изначальной задумки Лемкина осталась лишь тень. Спустя годы острых дискуссий и дипломатических переговоров геноцид в Конвенции свели к пяти категориям действий: 

• убийство членов группы;
• причинение членам группы серьезного телесного и психического вреда; 
• внедрение мер, направленных на предотвращение рождения детей внутри группы; 
• насильственное перемещение детей из одной группы в другую; 
• намеренное создание для группы жизненных условий, рассчитанных на ее физическое уничтожение целиком или частично. 

Каждый из перечисленных актов считается геноцидом только в том случае, если был совершен с конкретным намерением уничтожить группу. Все государства, которые подписали Конвенцию, согласились предотвращать и преследовать по закону любые случаи таких преступлений.

Конвенция стала монументальным достижением, но по сути «пролежала на полке» 50 лет, прежде чем ее начали использовать в судебной практике, указывает исследователь международного права Лейла Садат. В результате документу до сих пор не хватает правоприменения. В наше время конфликты по всему миру — в секторе Газа, Украине, Мьянме — заставляют пересмотреть юридическое определение геноцида. Сегодня десятки государств прямо или косвенно вовлечены в одно из четырех дел о геноциде, находящихся на рассмотрении Международного суда ООН. Наиболее пристальное внимание вызывают два из них, относящиеся к войне в секторе Газа. Они же — одновременно наиболее противоречивые. В первом, инициированном Южной Африкой, Израиль обвиняется в нарушении Конвенции о геноциде вследствие неизбирательных нападений на палестинских гражданских лиц. Во втором деле, по заявлению Никарагуа, Германия обвиняется в причастности к геноциду, поскольку продолжает экспортировать оружие в Израиль.

Окончательные решения по этим искам будут вынесены лишь через несколько лет, но они уже изменили ход дискуссии о том, необходимо ли в 21 веке менять определение геноцида. На протяжении почти 80 лет он неизменно ассоциируется с Холокостом. Говоря «геноцид», мы вспоминаем об уничтожении еврейского народа и архитектуре этого смертоносного процесса: концентрационных лагерях и депортационных поездах, гетто и газовых камерах. Такая связь укрепляет моральную значимость слова «геноцид», но подрывает его юридическое применение. Холокост воспринимается и как кошмарный эталон, по которому следует мерить все современные зверства, и как невоспроизводимая катастрофа, с которой их никогда не сравнить. Конвенция о геноциде фактически закрепила это парадоксальное толкование Холокоста и создала на его основе планку для умысла геноцида, которой почти невозможно достичь. В результате международные суды редко признают совершенные в наше время массовые убийства геноцидом, а народы, добивающиеся официального признания своих страданий, испытывают горькое разочарование. Иски, поданные Южной Африкой и Никарагуа, призваны оспорить сложившееся положение дел, сделав Конвенцию инструментом для предотвращения геноцида и защиты от него, как того и желал Рафаэль Лемкин.

Когда ООН приняла Конвенцию о геноциде, Рафаэль не праздновал победу. Такое событие могло показаться триумфом после долгих лет неблагодарной работы, но Лемкин как будто пропал. Эбрахам Розенталь, репортер нью-йоркской газеты Times, нашел юриста в темном зале заседаний: тот плакал. Через несколько дней Лемкина госпитализировали с истощением: он мрачно окрестил свое состояние «геноцидитом». Эту историю иногда рассказывают, иллюстрируя чувства Лемкина после долгожданной победы; однако ее можно трактовать и как доказательство того, насколько сильно мир его тогда подвел.

В результате Холокоста Лемкин потерял по меньшей мере 49 членов своей семьи. Его самого едва миновала та же участь. Став свидетелем систематического и массового убийства европейских евреев, Лемкин укрепился в намерении разработать закон для защиты от геноцида, но его одержимость правовой проблематикой началась еще до Второй мировой войны. Маленьким мальчиком он застал еврейские погромы в Польше, и пережитое подстегнуло его интерес к изучению случаев массовых расправ. Позже он ознакомился с материалами о геноциде армян и задумался, почему легче наказать убийцу одного человека, нежели привлечь к ответственности государство за убийство миллионов. Бежав от нацистов, Лемкин позже выступал в залах Дворца правосудия в Нюрнберге, где безуспешно принуждал судей Антигитлеровской коалиции внести преступление геноцида в окончательный приговор.

Лемкин питал почти фанатичную веру в силу закона и его способность облегчить наиболее тяжелые из страданий человечества. Он знал, что многие считают его «вредителем», и он рискует потерять расположение общества к себе. Иногда эта непосильная ноша приводила его в изнеможение. «Бывали дни, когда он сидел, сгорбившись в столовой над чашкой кофе, едва способный удержать ее в руке из-за усталости и груза неудач», — писал Розенталь. Последние десять лет своей жизни Лемкин провел в поездках по дипломатическим столицам, живя в долг и увещевая делегатов ООН, которые в конце концов отклонили его пространную концепцию геноцида. СССР, опасаясь привлечения к ответственности за массовые убийства внутри страны, возражал против защиты политических групп в рамках Конвенции. Американцы беспокоились о формулировках, которые могли быть использованы, чтобы истолковать линчевание и законы о расовой сегрегации Джима Кроу как акт геноцида. Ведущие государства мира приняли в качестве компромисса узкое и непрозрачное определение. Кодифицировав геноцид, Конвенция парадоксальным образом усложнила задачу распознать и доказать его, усилив риторическую мощь концепции и оставив на усмотрение судов ее применение.

Вскоре после принятия Конвенции по дипломатическим каналам стали поступать обвинения в геноциде. В 1951 году Американский конгресс по гражданским правам представил в ООН документ под названием «Мы обвиняем в геноциде», в котором утверждалось, что США безусловно виновны в актах геноцида против афроамериканцев. Лемкин тогда написал письмо в газету «Таймс», где выразил решительное несогласие с логикой этих обвинений. Арабские страны заявляли, что массовые убийства в Алжире, совершенные французскими колонизаторами, — это случаи геноцида. Африканские страны настаивали, что политика апартеида в Южной Африке была равносильна геноциду чернокожего населения, а Португалия ответственна за геноцид в своих колониях. После того как Израиль в ходе Шестидневной войны 1967 года захватил и оккупировал сектор Газа и прочие территории, соседние государства всё чаще стали обвинять его в геноциде палестинского народа. Ни одно из этих обвинений не переросло в официальное разбирательство. В течение последующих десятилетий судебная практика по вопросам геноцида оставалась подчеркнуто сдержанной, в то время как философское и разговорное употребление этого слова накапливало моральную и политическую силу.

Лемкин умер в 1959 году в нищете и одиночестве, его похоронили на неприметном участке кладбища в Куинсе. Конвенция получила реальное судебное применение только в 1990-х годах, и даже тогда память о Холокосте оставалась сдерживающим фактором. В 1994 году ООН создала Международный уголовный трибунал по Руанде, по итогам разбирательств приговоривший руандийских чиновников к ответственности по обвинению в геноциде. До появления в 2003 году Международного уголовного суда (МУС) специальные трибуналы, учрежденные для судебного преследования конкретной группы виновных, были единственным средством, с помощью которого международные органы могли привлекать преступников к ответственности. «В трибунале по Руанде вопрос геноцида даже не ставился под сомнение, — отмечает юрист Уильям Шабас. — Всё было очевидно». Способ убийства, умышленное и систематическое истребление одной этнической группы другой, во многом напоминал акты геноцида в нацистской Германии.

После Руанды началась первая волна международных дел о геноциде, каждое из которых выявило недостатки Конвенции. Как и в случае Руанды, Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии рассматривал дела отдельных участников югославских войн. Не сумев классифицировать разнородные убийства, он прибегнул к строгому толкованию Конвенции о геноциде и постановил, что только в Сребренице геноцидальный умысел был единственным возможным мотивом убийств — такую трактовку позже использовал Международный уголовный суд при отдельном рассмотрении вопроса об ответственности Сербии. Решение по делу Боснии и Герцеговины против Сербии и Черногории стало одновременно и началом судебного процесса по геноциду, и его фактическим завершением, растянувшимся на много лет.

Строгое юридическое толкование термина привело к тому, что суды могут так никогда и не признать геноцидом многие из наиболее страшных злодеяний последних десятилетий. Сюда относятся, в частности, гибель около 300 тысяч человек в суданском регионе Дарфур, смерть более миллиона во время гражданской войны в Нигерии, массовая депортация и убийство иракским правительством приблизительно 100 тысяч курдов в конце 80-х годов, а также массовые убийства езидов, совершенные ИГИЛ в 2014 году. Будь Лемкин сегодня жив, он, скорее всего, назвал бы геноцидом попытки Китая бессрочно арестовывать, перевоспитывать, заключать в тюрьмы и пытать уйгуров, разрушать их мечети, конфисковывать книги и запрещать преподавание их языка в школах. Это в точности подходит под определение культурного и физического геноцида, который, как Лемкин надеялся, его конвенции удастся искоренить. Несмотря на то, что Китай подписал Конвенцию о геноциде, он, как США, Франция и Россия, не признает юрисдикцию Международного суда по правам человека, защищая себя тем самым от его постановлений.

Многие трагедии, публично, но не юридически признанные геноцидом, демонстрируют тем самым огромное влияние, которое оказало решение, вынесенное в 2007 году Международным судом по правам человека в деле Боснии против Сербии. Это единственный случай за 79-летнюю историю суда, когда было решено, что геноцид однозначно произошел, а также единственный случай, когда суд постановил, что государства не смогли предотвратить совершение этого преступления. Вердикт суда определил несколько важнейших элементов в законе о геноциде, включая то, что государства обязаны предотвращать геноцид даже за пределами своих границ и что на фоне более широкого круга преступлений против человечности могут иметь место единичные случаи геноцида.

В то же время поразительное по своей лаконичности постановление 2007 года укрепило статус геноцида как непостижимого и невообразимого преступления. Оно подчеркнуло тяжесть деяния, но одновременно установило столь высокую планку умысла, что привлечь государства к ответственности стало практически невозможно. Как результат, немыслимые зверства могли не подходить под требования Конвенции, если не сопровождались открытым заявлением о намерении уничтожить целый народ — таким, как, например, письменный план «окончательного решения», принятый нацистами на Ванзейской конференции в 1942 году. «Это был гвоздь в крышку гроба Конвенции о геноциде», — обобщает Садат свое мнение о решении по Боснии. На ее взгляд, постановление превратило документ из активного механизма предотвращения и наказания лиц, истреблявших целые народы, в мемориал Холокоста и неспособности мира его предотвратить. События в Сребренице и Руанде были признаны геноцидом отчасти потому, что по форме и процессу напоминали события Холокоста. Случаи, которые не вписывались в этот строгий протокол ужасов, не могли быть признаны геноцидом, несмотря на все разумные сомнения.

С точки зрения исследователей, реакция на убийство красными кхмерами примерно двух миллионов камбоджийцев служит показательным примером того, что Конвенция не сработала. Трибунал, рассматривавший эти преступления, пришел к выводу, что подавляющее большинство убийств юридически не квалифицируется как геноцид, поскольку речь идет в основном об интеллигенции и политических оппонентах, а не этнических или религиозных группах. За 16 лет до своего расформирования в 2022 году трибунал признал виновными в геноциде только двух человек, и эти приговоры касались лишь убийств представителей меньшинств. «Такое строгое толкование геноцида сводит на нет работу людей вроде Лемкина, которые боролись за принятие этого документа», — говорит Садат. Исследователь геноцида Алекс Хинтон считает, что «в конечном итоге, оставляя без наказания некоторые виды преступлений», Конвенция создает серьезную брешь в правовой архитектуре, призванной предотвращать массовые нарушения прав человека».

По материалам The New York Times Magazine
Автор: Линда Кинстлер
Иллюстрация: Пабло Делькан

Переводила: Елизавета Яковлева
Редактировал: Сергей Разумов